— Ночью никто меня не услышит и не увидит, — шептал он, заперевшись в своём дачном домике, — даже мой отец, который постоянно контролирует меня. Смешно, не правда ли? Я стыжусь выполнить свой моральный долг. И даже трушу…

Далее герой схватил грязный шприц, который он уже применил в лечении одного из самых страшных заболеваний человечества.

— Если я этого не сделаю, то меня всю жизнь будет мучить совесть.

Далее герой вспоминал свои прошлые наставления, которые ему давал отец. Он был переполнен сомнениями и, поскольку до принятия окончательного решения (до раннего утра, так как герой считал, что пик его эмоций приходится на начало рассвета) было ещё много времени, решил с горестью пуститься в воспоминания (а многие события он помнил до мельчайших деталей).

«Быть лекарем – быть стоиком. Я не умею говорить красиво, но я могу даже сейчас спокойно описать, как оказывается первая медицинская помощь при травматическом токсикозе. Ты ведь помнишь, почему это происходит? Какая-нибудь страшная ситуация, например, обвал, и бац – человеку твёрдым предметом сдавило руку (что ещё большой пустяк, так как есть люди, которым сдавливало и ногу в области голеностопного сустава), в общем, что-то ему там сдавило, а ты, дав клятву, Гиппократа…»

Герой в этот момент зажимал уши, но делал вид, что всё в порядке (несмотря неоднократное предобморочное состояние и потемнение в глазах). Собственно, и отец не замечал этого, возясь со своими инструментами, как Коробочка возится со своим хозяйством.

«Гиппократа… Что-то я сбился. А, так я хотел сказать, что в дальнейшем при таком бедствии происходит сдавление, хотя я это уже сказал… Сдавление приводит к снижению циркуляции крови, причём настолько резкой, что вряд ли ты чувствуешь свою руку, словно тебе её ампутировали. Потом тяжесть эту убирают. Казалось бы, баста! Хоп, думаешь, прошли муки, но треть крови, упрямо не желавшей циркулировать…»

В голове страдальца витала куча вопросов. И что это со мной? Кто виноват в этом всём? Что делать в такой ситуации? Он хотел было сказать отцу о том, что ему невыносимо слушать эти вещи, но был благодарен ему за то, что тот дал ему достойное образование, ведь быть врачом, знающим своё дело, — это быть героем высшей степени доблести.

«Так вот… Дослушай меня, я тебе договорю. Кровь начинает устремляться в эту конечность, а наш академик, дай бы бог вспомнить хоть имя, утверждал, что это даже мучительнее первого этапа адских страданий».

Поклонник дел знаменитого Асклепия достал из кармана своей рубашки пачку сигарет, а из этой пачки вынул одну из них, положив на стол с огромным количеством бумаг. Вспомнив, что он ещё не рассказал свою лекцию до конца (а иногда такое случалось ввиду старческого возраста), он продолжил:

« Из мышцы выделяется белок – миоглобин, который вообще сказывается ужасно на всём организме… Но самое страшное в том, что это приводит к анурии – почечной недостаточности».

Отец раскромсал сигарету на мелкие кусочки, стоя спиной к своему сын, который готов был уже покинуть комнату (комнату, более похожую на рабочий кабинет с запахами спирта и крови).

Повернувшись обратно, отец продолжил:

«Так как же быть в такой ситуации? До освобождения тяжелого предмета (кстати, бывают настолько тяжёлые грузы, что надо обладать богатырской силой, чтоб убрать его, если никого нет рядом с тобой) необходимо приложить холод, вводить жидкость, давать тёплое питьё, обезболить и наложить жгут на сдавленную конечность. После освобождения тяжести следует снять жгут, сделав до этого тугое бинтование. Не прекращать вводить жидкость и прикладывать холод на повреждённую конечность. Продолжить обезболивания. Дальше врачи должна наложить шину на конечность и госпитализировать. Я прям инструкция по применению какая-то, хотя нечему удивляться».

Он решил взглянуть на свои подростковые грамоты и дипломы. Одна из наград ему вручена также за отвагу, поскольку он, устроившись в дряхлой больнице ещё до окончания медицинской академии, переполненной взрослыми женщинами, крайне презиравшими своё дело, но работавшими за большие деньги, спас так однажды жизнь младенцу (всё как по инструкции), на которого упал небрежно стоявший шкаф с разными медицинскими препаратами.

Сын прекрасно помнил это, но мысль… Мысль, которая не отпускала его всё время. Мысль, которая мешала ему жить. Мысль, что зажала его в тиски. То, что он не таков, как его отец. Помимо того, что его папа знает, что возбудителем туберкулёза является палочка Коха, различая при этом его четыре клинические формы, что он может прекрасно различить периоды инкубации сибирской язвы (а сын всё пытался запомнить это, но никак ему не удавалось зафиксировать в памяти, что это три-пять дней) и гепатита А (вот здесь-то он и называл эти злополучные три-пять дней вместо того, чтобы назвать интервал от двух недель до двух месяцев), что ему было проще простого, в отличие от нерадивого сына, назвать пути передачи всех вирусных заболеваний, он был необычайно практичен и всегда был способен спасти жизнь человека, если тот был при смерти на его глазах.

И мысль его терзала неспроста.

Был в его жизни случай, который потряс его до глубины души. Спустя два года после «лекции» своего учёного отца, он окончил университет и решил устроиться в ту же больницу, где когда-то работал его отец (отец уже давным-давно ушёл в науку, поскольку считал, что пользы от него лет с шестидесяти нет практически никакой в лечении больных). Первый же визит к нему оказался для него неудачным. Он увидел человека со сдавленной рукой, но освободившейся от груза, и впал в конвульсии. Врачи, которые его окружали, к счастью, оказались опытными специалистами и вывели его из этого состояния, после чего он сказал им нервно: «Не говорите об этом моему отцу. Не говорите, умоляю вас».

Он долго скрывал от отца этот позорный, по его мнению, факт, говорил, что устроился в другую больницу, а сам работал грузчиком. Было очевидно, что скрывать долго это было невозможно. Отец хотел его видеть врачом.

Когда наступило утро, герой поднёс этот шприц к своим венам и воткнул поглубже. Ушла земля из-под ног, в глазах потемнело. Кровь прыснула сильной струей на диван и журнальный столик.