Глава 1.
«Пишу тебе, Наташа, я это письмо, чтобы рассказать об одном пренеприятнейшем известии. Неделю назад я обещал прислать тебе новый роман, но ничего не выходит… Меня сковало сильное желание выполнить это обещание. И я его выполню, клянусь. Пусть принесут меня в жертву золотому тельцу, пусть четвертуют меня… Нет, это даже слабо… Пусть расстреляют меня из ружья, моего пса Кутузова в придачу, сожгут все книги Томаса Манна, если я не пришлю тебе его через неделю.
Всего хорошего, Наташа.
Целую».
Именно такое короткое письмо отправил Пьер своей возлюбленной, Наташе, а сам положил после этого письмо от Наташи в свой пыльный шкаф, заваленный разными книгами и письмами от своей Музы.
Так как было уже поздно, он лёг спать. Быстро заснув, он стал спать крепко.
Глава 2.
Встав рано утром, с лицом человека, который получил солидное состояние, он сел за письменный стол и начал писать следующее:
« В одном из самых прекрасных городов жил…»
На этом мысль его прервалась, он подошёл к балкону, посмотрел на выросшие и уже давно завядшие анютины глазки, затем вновь сел размышлять. Не думалось…
Налил себе чашку чая, уселся на стул, положив ногу на ногу, как делала бы это кокетливая дама, начав воображать будущую свадьбу.
«Как там она написала?» – подумал он вдруг. Вновь подошёл к шкафу, вытащил оттуда последнее письмо, отправленное ему, споткнувшись случайно о своего пса Кутузова, который готов был его укусить, но только пискнул в ответ на такую неосмотрительность. В последнем письме были прочитаны им вслух следующие строки:
«Напиши хоть роман один, чтобы твоя будущая невеста не скучала. А то раздумаю ещё. Есть ли мне дело до Курагиных твоих?»
« А ведь она права! Курагины – сплетники и жулики, которые только и способны надувать людей». Затем он сел на кресло, отбросил лишние мысли и прибавил два слова:
«…доблестный Пьер…»
«Да какой к чёрту доблестный? Я словно рыцарский роман пишу. Кому нужны это Кихоты, сражающиеся с ветряными мельницами?» — таковы были его мысли. И отбросил занятие, налил себе бокал вина, полагая, чтоinvinoveritas.
Затем, обессилев, уснул на своей одинокой, как он сам, кровати.
Его разбудил лай собаки, а также внезапная мысль о том, что у него много работы. Успокоив себя тем, что благородному человеку нужно думать не о наживе, а о более высоком, он попытался написать две строчки, чтобы его вечер его стало хотя бы слегка плодотворным.
Опять взлянул он на клумбу во дворе, освещённую жёлтой ночной луной, затем стал писать новые слова:
«Мерзавец Анатолий Курагин…»
«Тьфу ты», — плюнул он, зачеркнув всё написанное.
Он подошёл к Кутузову и погладил его, чтобы успокоиться и вновь начать самоотверженное дело.
«Нет, это никуда не годится», — подумал он в нерешительности.
Вспомнив, что он очень любил музыку, он решил было сходить в филармонию, но передумал: идти ему было не с кем. Метясь по комнате из угла в угол, он был в том состоянии, которое можно было описать следующим образом:
Как барс пустынный – зол и дик.
Устав от чрезмерного волнения, он бухнулся на койку, в этом припадке он чуть было не заревел, словно медведь, в которого выстрелили из ружья, но им настолько овладела головная боль, что он крепко уснул. Лицо его побелело, словно оно было напудренное.
Глава 3.
«Естественная потребность человека –
говорить правду» Д.М.
«Ну, наконец-то. Дошло то письмо, которое я ждал от тебя», — подумал он, распечатав конверт, где было написано следующее:
«Здравствуй, Пьер. Я рада, что ты такой исполнительный и ответственный мужчина. Прямо копия Кавалерова. Кавалеров каждый день справляется обо мне, о моём здоровье. А ты, ты очень творческий, я вижу. Видимо, твой кризис творческий уже проходит, раз ты соизволил так написать мне.
Недавно было с Кавалеровым в Царскосельском лицее. Он обещал меня навестить через неделю. Целую, твоя Наташа ждёт твоих писем».
Хорошо, что Москва и Петербург – главные города нашей великой державы. Письма доходят довольно быстро.
Покамест Пьер не понял, о чём это письмо, ему потребовалось перечитать его ещё раза два-три, чтобы разобраться в ситуации.
«Измена!» — подумал он и завыл, как ветер в поле. В порыве гнева он чуть локтем не уронил стоявшую за ним свечу.
Один за другим сжигая письма, как инквизиция сжигала дотла неугодных, он глядел на огонь, на его страшное, словно бешеный пёс, пламя, но взор его был уже более хладнокровный, чем пару секунд назад.
Сев в задумчивости на кресло, он стал кое-что обдумывать:
«Что, если мне её, чертовку эту, обольстить, как она меня, человека духовного».
Обольстить? Как он может обольстить? Любой человек даже с самым развитым воображением не мог бы ожидать от такого кроткого, как кролик в клетке, человека стол гениального умения в современном обществе, нравы которого ему чужды.
Если какой-нибудь писатель вроде насмешников-натуралистов или снобов-реалистов позволит себе пустить иронию в его адрес, то следует его самого поставить у Позорного столба и придавить его так же, как клопа.
Глава 4.
Любовь зла – полюбишь и козла.
Теперь он был в страшной, как алкоголик или игроман, зависимости… зависимости от дум по своей страшной трагедии в жизни – неумению писать.
«Если научиться обольщать, то не нужно и быть писателем», — подумал он.
Но ведь и тут был промах. Обольстить для него было синонимом слова влюбиться.
«Я искренне люблю Наташу, а мои позорные мысли и поступки будут для неё подтверждением этого».
Он скорчился от боли и выдавил из себя слезу, промолвив шёпотом: «Жизнь меня заставляет идти по пути страданий. Поэтому без ухищрений тут никак не обойтись. Мне придётся сделать так: в одном письме писать все слова любви – безумный крик сердечных мук, а во втором – колкие заявления и оскорбления. Ведь розочка моя заплачет, а потом обрадуется, что во мне столько эмпатии и открытости, чего нет у Курагиных, например. Любимая моя. Ты – моя».
Он вышел на улицу, чтобы подышать свежим воздухом, но тут же столкнулся с почтальоном. Поскольку почтальон был весьма умным и легко запоминал постоянных клиентов ведомства, то протянул ему письмо в красном конверте, почтительно кивнув головой, и ушёл.
Вернувшись обратно, Пьер решил прочитать его:
«Я думаю, что доставлю тебе огромную радость, если скоро к тебе приеду. Я вот-вот избавлюсь от всяких дел и хлопот, через два дня навещу тебя… Ты ведь этого так ждал…»
И повалил внезапный поток мыслей, словно куча картошек из порванного мешка:
«Надо незамедлительно написать ей… Но что? Надо как-то её задержать… Я назову продажной женщиной».
И тут его охватило вдохновение черкнуть следующие отнюдь не обдуманные строки:
«Во мне всегда боролись сдержанность и искренность. Вторая победила Мне странно, что ты пользуешься высокой репутацией в обществе. Ведь тело твоё наверняка служит утехой многих богатых мужчин».
Отправив это письмо, он лёг спать в ожидании… в ожидании перемен. Но каких? Об этом он даже сам не догадывался.
Глава 5.
Мысль Пьера о том, что она будет навсегда его, если черкнуть строки, которые могли бы его возвысить до самого Христа, настолько поглотила его, что он просидел с ней почти половину дня, а затем решил выпить фужер красного вина в предзнаменовании своего достижения, которое не сравнилось бы даже с изобретением новой системы стихосложения или созданием «Лексикона прописных истин».
Многим, если бы кто-то был рядом с ним, показалось бы, что в данный момент он не пожелал бы даже стать императором, подъедь к нему бричка с гонцом, приславшим такую приятную весть.
Он был так увлечён своей внешностью, что волосы свои он каждый день выравнивал, стоя перед зеркалом. Иногда он даже хотел отрастить бакенбарды как признак особой знатности.
Глава 6.
— Нет, нет. Этого не может быть она ведь такая добрая и милая, чертовка эта. Она не могла так поступить. Не могла-а-а. Она меня любит. Нет, любила…
Таковы были громкие слова Пьера в ответ на полученное письмо:
«Господин, Вы проявили прямое неуважение к женщине. Вы оскорбили её. И, о чём всё-таки придётся сказать, в Неве обнаружили её труп. Утопилась она. А рядом с ней плавало Ваше письмо, которое она, видимо, хотела утопить вместе с собой. Но стыдиться ей было нечего, а Вам, похоже, надо грехи замаливать всю свою жизнь. Я прекрасно знаю, что Вы занимаете важный государственный пост. У меня есть люди, которым я могу сказать об этом случае. Если Вы не напишете признательное письмо её матери, Февронии, которая так страдает об утрате дочери, не зная истинных мотивов самоубийства, то можете считать себя тем, кто утратил свою знатность, своё состояние не только по причине неисполнения прямых обязанностей, на что все уже давно закрыли глаза, но и по причине преступления против не менее знатных, чем Вы, особ».
Он решил всё же отослать письмо матери, написав следующее:
«Ваша дочь – причина моих страданий – всё же была дамой честной. Не думал я, что она так жестоко расправится со мной из-за какой-то записки, где я от любви к ней решил признаться в том, что считаю её дамой полусвета».
Не лишившись своего куска хлеба, он жил с тяжестью на сердце всю жизнь.